Дело лис-оборотней - Страница 75

В сени вошел звездопроходец Непроливайко.

Он не слишком изменился с тех времен, когда его фотографиями пестрели журналы и газеты. Лишь поредели и вовсе поседели волосы да немного обрюзгла фигура; да очи сделались тусклыми и словно бы тоже поседели. Как у Бибигуль.

Он приехал на Соловки один. Совсем утратившая, по слухам, былую красу супруга его, иссушенная несообразными страстями и нескончаемо лелеемыми обидами, бывшая звезда синематографа Зирка Мнишек безвылазно жила ныне в их Каракорумском имении и не захотела сопроводить мужа даже теперь, когда он с благодарностью откликнулся на зов старого еча и друга.

Богдан, не сводивший глаз с Бибигуль Хаимской, видел, как женщина вздрогнула, как заметался ее взгляд, ища пути к бегству. Вотще: лавка с обеих сторон была так полна, что ни малейшей возможности бегства не осталось. Тогда женщина съежилась, пытаясь стать как можно менее заметной, и опустила вспыхнувшее лицо.

Непроливайко кашлянул.Он тоже слегка смущался – видно, давно не выступал, сидя затворником в имении. Все же он был хорош; Богдан так и видел его перед пультом в рубке планетолета, с умопомрачительной скоростью несущегося в черной мертвой бездне вдогон металлсодержащему метеориту – молодого, решительного, уверенного, азартного, полного жизненных сил.

– Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе, – глуховато и неторопливо начал Непроливайко, – наука гадала долго. А когда выяснила это доподлинно, оказалось, что это не так уж важно, и интересно лишь специалистам. Гораздо важнее понять…

И тут он заметил Бибигуль и мальчика.

Он потерял дар речи. Он потерял дыхание. Он побледнел.

Богдан и Баг видели, что Бибигуль, на миг вскинув на него взгляд исподлобья, тут же вновь спрятала глаза. Ее лицо пылало.

Мальчик смотрел на героя неотрывно.

– Гораздо важнее понять, – глухо и отрешенно продолжил Непроливайко, – для чего нам этот самый Марс. И тогда уже в каком-то смысле неважно, о Марсе ли, который даст нам новые знания, идет речь, или о новом заводе, который даст нам новые тонны стали или новые модели «Керуленов», или… Что мы будем делать с этими знаниями и этими тоннами? Что те, в чьих руках окажутся эти знания и эти тонны, дадут с их помощью другим людям? Всем людям? И тогда… тогда уже встает самый главный вопрос, из которого все прочие вытекают: для чего нам мы сами? А получается так, что общего ответа нет. Каждый отвечает на него согласно своей вере…

Он запнулся, и стало ясно, что он опять потерял мысль. Его глаза, прикованные к Бибигуль, наполнились тоскою. Они стали живыми.

В зале царила гробовая тишина. Казалось, никто не дышал.

– Мне давно уже нельзя летать… – едва слышно проговорил звездопроходец. – Но как дорого бы я дал, чтобы хоть раз еще увидеть Марс… эту красоту… странную красную красоту… и показать ее тем, кого люблю.

Он замолчал и провел ладонью по лицу.

– Спасибо, – отрывисто сказал он и, рывком повернувшись, быстро вышел из сеней через ту же боковую дверь.

Рокочущая смутным восторженным рокотом толпа снова свела их вплотную уже в просмотровом зале. Бибигуль все же не убежала после того, как все повставали с мест, чтобы перейти в зал. Впоследствии Богдан узнал, что убежать не дал ей настоявший пойти в главный зал мальчик, горевший желанием увидеть все красоты небесного устройства.

А может, и не только этим желанием. Никто никогда этого не узнал.

Их внезапно вынесло друг на друга, и оба замерли, словно окаменев. Потом Бибигуль, ровно и в первый раз, дернулась было в сторону, чтобы уйти и покончить наконец с этими обжигающими встречами; но Непроливайко сделал шаг к ней – и она снова замерла, глядя на него испуганно и… и помраченно, завороженно, как, верно, трудники «Персикового источника» глядели на своего Дарующего счастье наставника, равного Небу.

А он, как помраченный, глядел на нее – и сделал еще шаг. Маленький-маленький.

И она шагнула ему навстречу.

…Нашпигованный хлесткой снежной крупой темный ветер, бивший с севера весь день, к вечеру затих. Богдан в расстегнутом тулупе, с непокрытою головою спустился с крыльца и, набрав полные пригоршни сверкающего в лучах фонарей снега, окунул в него горящее лицо.

Народ, оживленно переговариваясь, смеясь, даже кое-где напевая, расходился. Скрипел свежий снег и слева, и справа; и на запад, и на восток разбегались свежепротоптанные тропки и цепочки следов.

– Вот они, – тихо сказал Баг, тронув друга за плечо. Богдан обернулся; с его бровей, подтаивая, падали крупинки снега. Вынул из кармана минутой раньше аккуратно уложенные туда очки и торопливо пристроил их на носу.

Держа мальчика за руки с двух сторон, от главных врат планетария медленно спускались по дощатым ступеням робко счастливая Бибигуль и недоверчиво счастливый Непроливайко.

Мальчик сиял. Он старался держать себя в руках, он напускал на себя сдержанность и даже суровость – но он сиял, и это было заметно хоть с горы Тайшань, хоть с околоземной орбиты.

Перед Багом и Богданом троица остановилась. Мальчик, которому мама давно представила человекоохранителей как своих старых знакомых, уже не мог сдерживаться больше. Ему позарез надо было с кем-то поделиться.

– Это мой папа, – громко сообщил он.

– Как замечательно, – не сговариваясь, хором ответили ечи.

– Он великий космонавт, – сказал мальчик. С гордостью покосился на отца. – Я буду, как он. Великим космонавтом.

Глядя на него, в это нетрудно было поверить.

Мальчик аккуратно вынул одну свою руку из маминой ладони и назидательно выставил указательный палец в сторону отца.